Что-то кончится, что-то начнется. А. Сапковский
Касыда призраков
Ветер в кронах заплакал, берег темен и пуст.
Поднимается якорь, продолжается путь.
И бродягою прежним, волн хозяин и раб,
К мысу Доброй Надежды ты ведёшь свой корабль —
Где разрушены стены и основы основ,
Где в ночи бродят тени неродившихся слов,
Где роптанье прибоя и морская вода
Оправдают любого, кто попросит суда.
Где забытые руки всколыхнут седину,
Где забытые звуки огласят тишину,
Где бессмыслица жизни вдруг покажется сном,
Где на собственной тризне ты упьёшься вином,
Где раскатится смехом потрясённая даль,
Где раскатится эхом еле слышное «Да»…
Не гулякой беспутным из ночной немоты,
Смят прозрением смутным, не откликнешься ты –
Где-то призраком бледным, в черноте воронья,
Умирает последней безнадёжность твоя.
Касыда о последнем пороге
Купец, я прахом торговал; скупец, я нищим подавал,
Глупец, я истиной блевал, валяясь под забором.
Я плохо понимал слова, но слышал, как растёт трава,
и знал: толпа всегда права, себя считая Богом!
Боец, я смехом убивал; певец, я ухал, как сова,
Я безъязыким подпевал, мыча стоустым хором,
Когда вставал девятый вал, вина я в чашку доливал
И родиною звал подвал, и каторгою – город.
Болит с похмелья голова, озноб забрался в рукава,
Всклокочена моя кровать безумной шевелюрой;
Мне дышится едва-едва, мне ангелы поют «Вставай!»,
Но душу раю предавать боится бедный юрод.
Я пью – в раю, пою – в раю, стою у жизни на краю,
Отдав рассудок забытью, отдав сомненья вере;
О ангелы! – я вас убью, но душу грешную мою
Оставьте!.. Тишина. Уют. И день стучится в двери.
Касыда о бессилии
Я разучился оттачивать бейты. Господи, смилуйся или убей ты! –
чаши допиты и песни допеты. Честно плачу.
Жил, как умел, а иначе не вышло. Знаю, что мелко. Гнусаво, чуть слышно,
Знаю, что многие громче и выше!.. Не по плечу.
В горы лечу – рассыпаются горы; гордо лечу, а выходит не гордо,
слово «люблю» — словно саблей по горлу. Так не хочу.
Платим минутами, платим монетами, в небе коварными платим планетами, —
Нет меня, слышите?! Нет меня, нет меня… Втуне кричу.
В глотке клокочет бессильное слово. Холодно. Молотом звуки расколоты,
тихо влачу покаянную голову в дар палачу.
Мчалась душа кобылицей степною, плакала осенью, пела весною, —
где ты теперь?! Так порою ночною гасят свечу.
Бродим по миру тенями бесплотными, бродим по крови, которую пролили,
жизнь моя, жизнь – богохульная проповедь! Ныне молчу.
Касыда о величии
Величие владыки не мервских шелках, какие на каждом купце,
Не в злате, почившем в гробах-сундуках, — поэтам ли петь о скупце?!
Величье не в предках, чьей славе в веках сиять зарёвым небосклоном,
И не в лизоблюдах, шутах-дураках, с угодливостью на лице.
Достоинство сильных не в мощных руках – в умении сдерживать силу,
Талант полководца не в многих полках, а сломанном вражьем крестце.
Орлы горделиво парят в облаках, когтят круторогих архаров,
Но всё же: где спрятан грядущий орёл в ничтожном и жалком птенце?!
Ужель обезьяна достойна хвалы, достойна сидеть на престоле
За то, что пред стаей иных обезьян она щеголяет в венце?
Да будь ты хоть шахом преклонных годов, султаном племён и народов, —
Забудут о злобствующем глупце, забудут о подлеце.
Дождусь ли ответа, покуда живой: величье – ты средство иль цель?
Подарок судьбы на пороге пути? Посмертная слава в конце?
Касыда о лжи
Это серость, это сырость, это старость бытия,
Это скудость злого рока, это совесть; это я.
Всё забыто: «коврик крови», блюдо, полное динаров,
Юный кравчий с пенной чашей, подколодная змея,
Караван из Басры в Куфу, томность взгляда, чьи-то руки…
Это лживые виденья! Эта память – не моя!
Я на свете не рождался, мать меня не пеленала,
Недруги не проклинали, жажду мести затая,
Рифмы душу не пинали, заточённые в пенале,
И надрывно не стенали в небе тучи воронья.
Вороша былое, плачу, сам себе палач и узник,
Горблю плечи под утратой, слёзы горькие лия:
Где ты, жизнь Абут-т-Тайиба, где вы, месяцы и годы?
Тишина. И на коленях дни последние стоят.
Ветер в кронах заплакал, берег темен и пуст.
Поднимается якорь, продолжается путь.
И бродягою прежним, волн хозяин и раб,
К мысу Доброй Надежды ты ведёшь свой корабль —
Где разрушены стены и основы основ,
Где в ночи бродят тени неродившихся слов,
Где роптанье прибоя и морская вода
Оправдают любого, кто попросит суда.
Где забытые руки всколыхнут седину,
Где забытые звуки огласят тишину,
Где бессмыслица жизни вдруг покажется сном,
Где на собственной тризне ты упьёшься вином,
Где раскатится смехом потрясённая даль,
Где раскатится эхом еле слышное «Да»…
Не гулякой беспутным из ночной немоты,
Смят прозрением смутным, не откликнешься ты –
Где-то призраком бледным, в черноте воронья,
Умирает последней безнадёжность твоя.
Касыда о последнем пороге
Купец, я прахом торговал; скупец, я нищим подавал,
Глупец, я истиной блевал, валяясь под забором.
Я плохо понимал слова, но слышал, как растёт трава,
и знал: толпа всегда права, себя считая Богом!
Боец, я смехом убивал; певец, я ухал, как сова,
Я безъязыким подпевал, мыча стоустым хором,
Когда вставал девятый вал, вина я в чашку доливал
И родиною звал подвал, и каторгою – город.
Болит с похмелья голова, озноб забрался в рукава,
Всклокочена моя кровать безумной шевелюрой;
Мне дышится едва-едва, мне ангелы поют «Вставай!»,
Но душу раю предавать боится бедный юрод.
Я пью – в раю, пою – в раю, стою у жизни на краю,
Отдав рассудок забытью, отдав сомненья вере;
О ангелы! – я вас убью, но душу грешную мою
Оставьте!.. Тишина. Уют. И день стучится в двери.
Касыда о бессилии
Я разучился оттачивать бейты. Господи, смилуйся или убей ты! –
чаши допиты и песни допеты. Честно плачу.
Жил, как умел, а иначе не вышло. Знаю, что мелко. Гнусаво, чуть слышно,
Знаю, что многие громче и выше!.. Не по плечу.
В горы лечу – рассыпаются горы; гордо лечу, а выходит не гордо,
слово «люблю» — словно саблей по горлу. Так не хочу.
Платим минутами, платим монетами, в небе коварными платим планетами, —
Нет меня, слышите?! Нет меня, нет меня… Втуне кричу.
В глотке клокочет бессильное слово. Холодно. Молотом звуки расколоты,
тихо влачу покаянную голову в дар палачу.
Мчалась душа кобылицей степною, плакала осенью, пела весною, —
где ты теперь?! Так порою ночною гасят свечу.
Бродим по миру тенями бесплотными, бродим по крови, которую пролили,
жизнь моя, жизнь – богохульная проповедь! Ныне молчу.
Касыда о величии
Величие владыки не мервских шелках, какие на каждом купце,
Не в злате, почившем в гробах-сундуках, — поэтам ли петь о скупце?!
Величье не в предках, чьей славе в веках сиять зарёвым небосклоном,
И не в лизоблюдах, шутах-дураках, с угодливостью на лице.
Достоинство сильных не в мощных руках – в умении сдерживать силу,
Талант полководца не в многих полках, а сломанном вражьем крестце.
Орлы горделиво парят в облаках, когтят круторогих архаров,
Но всё же: где спрятан грядущий орёл в ничтожном и жалком птенце?!
Ужель обезьяна достойна хвалы, достойна сидеть на престоле
За то, что пред стаей иных обезьян она щеголяет в венце?
Да будь ты хоть шахом преклонных годов, султаном племён и народов, —
Забудут о злобствующем глупце, забудут о подлеце.
Дождусь ли ответа, покуда живой: величье – ты средство иль цель?
Подарок судьбы на пороге пути? Посмертная слава в конце?
Касыда о лжи
Это серость, это сырость, это старость бытия,
Это скудость злого рока, это совесть; это я.
Всё забыто: «коврик крови», блюдо, полное динаров,
Юный кравчий с пенной чашей, подколодная змея,
Караван из Басры в Куфу, томность взгляда, чьи-то руки…
Это лживые виденья! Эта память – не моя!
Я на свете не рождался, мать меня не пеленала,
Недруги не проклинали, жажду мести затая,
Рифмы душу не пинали, заточённые в пенале,
И надрывно не стенали в небе тучи воронья.
Вороша былое, плачу, сам себе палач и узник,
Горблю плечи под утратой, слёзы горькие лия:
Где ты, жизнь Абут-т-Тайиба, где вы, месяцы и годы?
Тишина. И на коленях дни последние стоят.
-
-
02.12.2007 в 21:28